Благородство eще есть

По-разному многие понимают честь и благородство - в мирное время. Когда же самые разные люди с самыми несовместимыми взглядами начинают говорить о войне, то все сходятся на одном и том же: война сметает эти человеческие ценности. Война - это когда ставки поднялись слишком высоко. А раз так, средства выбирать не приходится, да и не из чего выбирать. Будешь думать о чести и благородстве - горло тебе перегрызёт тот, кто себя этим не утруждает.

В подавляющем большинстве своём люди теряют эти качества. И не трусливыми и подлыми они все становятся, совсем нет. Они звереют. И лишь очень небольшая часть людей способна сберечь свою честь, остаться благородными.

Такие люди встречаются почти у каждого литератора, который касается этой темы. Несомненно, есть такие люди и в жизни. Но их, к сожалению, меньшинство. И все они кончают одинаково. Умирает, полностью уничтоженный своими же душевными переживаниями Юрий Живаго, - в романе Б. Пастернака. В одной из моих любимых книг - "Корабль Его Величества "Улисс" английского писателя Алистера Маклина - лучшие люди, почти весь экипаж обречённого крейсера, гибнут.

Есть и те, кому очень хочется остаться благородными, но в силу обстоятельств они не могут. Время сминает все их устремления. Григорий Мелехов, главный герой "Тихого Дона" Михаила Шолохова, - не думаю, что ему хотелось быть зверем. Его сердце зачерствело, обожжённое огнём первой мировой войны. Но в войне гражданской он пытается сопротивляться этому, вести себя достойно, призывает к этому же своих подчинённых. А им это не нравится. Мало того, командование ставит это ему в вину!

Тогда и Мелехов отдаёт изуверские приказы, и он уже понемногу звереет. Не потому, что угроз командования испугался, а потому, что видит - не нужно это никому. И я его абсолютно понимаю, если не оправдываю. Ну, не то место война, где подавляющему большинству людей нужны честь и благородство. Честь и благородство ценны всегда, но при определённых обстоятельствах за них нужно платить много. Очень много. Не все к этому готовы.

Руслан Мосол

Я была свидетельницей одной весьма неприятной истории. Главными героями были моя подруга и просто хорошая знакомая.

Суббота. Мы с подружкой пошли в гости, куда была приглашена и "хорошая знакомая". Немного позднее пришёл парень моей подруги. Всё было просто прекрасно, мы пили чай, смеялись, рассказывали весёлые истории. Не знаю, почему и что нашло на мою знакомую: она вдруг, ни с того ни с сего, начала рассказывать всем всякие гадости про подругу, в то время как подружка моя была на кухне, помогала готовить чай.

Я была в замешательстве, я не знала, что делать, как прекратить болтовню. Спустя некоторое время подружка к нам вернулась, и тут-то знакомая сразу замолчала. Я попросила повторить рассказ, так как несколько человек отсутствовали и не могли слышать весьма интересных (гадких, на самом деле) слов. Знакомая замешкалась, она не знала, что сказать. Но тут рассказ начала моя подруга... Все были просто ошарашены - совершенно случайно она слышала всё, что говорилось без неё, за её спиной. Я была уверена, что подруга поступит очень благородно и воспитанно, и я не ошиблась. Она не стала рассказывать всякую гадость о знакомой, хотя тоже могла, - она даже не повысила голоса. Она просто спокойно встала и попросила, чтобы та извинилась и после удалилась, так как "сплетникам здесь не место". Но даже уходя, знакомая не смогла не сказать гадость в адрес всей компании.

Иногда, если честно, я очень жалею, что я не родилась во Франции при Людовике XIII, для мушкетёра или дворянина было равносильно смерти. И как они были благородны по отношению к дамам, к другим сеньорам! Но всё это пропало; почему-то люди стали забывать, что такое честь и благородство. Я надеюсь, что когда-нибудь они восторжествуют в мире, в обществе, в наших душах.

Ирина Пархоменко

Настоящих людей, людей, имеющих честь, совесть, благородство, по пальцам можно пересчитать. Чтобы убедиться в этом, не надо лететь на Луну, не надо опускаться на дно океана, для этого нужно просто выйти на улицу. Выйти и вглядеться в лица людей. Наибольшее число честных и благородных людей - это люди прошлого поколения. Да, не удивляйтесь, так оно и есть.

Среди нынешней молодёжи эти качества широкого распространения не получили. Вместо того, чтобы читать умные книжки, тянутся ребята к различным "колёсам", "шприцам" и курят "косяки". И всё это от не слишком хорошей жизни. Народ наш, когда-то великий и могучий, нравственно и морально нищает, люди всё меньше и меньше задумываются об этих понятиях, круг их интересов непрерывно сужается. Что называется - "докатились"!

Сейчас политики наперебой говорят: "Кризис! Кризис!". Но главный-то кризис не в финансах или производстве, главный кризис - в умах и душах людей, а это значительно хуже. Глядя на нынешние темпы восстановления, можно подумать, что весь этот хаос продлится ещё лет эдак сто, ведь сделать надо ой как много, а делается это ой как медленно. И сейчас люди уже перестали надеяться. Они уже не смотрят в будущее с оптимизмом, не ждут каких-то перемен. А мне хочется надеяться, что в скором времени настанут лучшие времена, когда честь, совесть, благородство снова окажутся в почёте, и будут присутствовать в каждом из нас (в достаточном количестве).

Давайте смотреть в будущее с долей оптимизма и надеяться, что лучшие времена наступят ещё при нашей жизни, т. е. в скором времени!

Александр Суворов

Интерлюдия I. "ВАХЕЛЬКИ"

Прошло много лет, но до сих пор знакомая пачка вафель, которая в те годы стоила 14 копеек, заставляет вспоминать тихую старушку. Было начало весны. В нашу палату вошёл лечащий врач: "Девочки, милые, мы сейчас к вам привезём старушку. Обычно таких мы выписываем домой умирать, а за этой ухаживать некому. Её дед еле ходит. Вы уж тут посмотрите за ней. А когда нужно, сестру позовите".

Через час привезли старушку. Она была худенькой, с лицом воскового цвета, на котором отсутствовал румянец. Седые реденькие волосы были заплетены в косичку, напоминающую мышиный хвостик. Она виновато посмотрела на нас и сжалась под одеялом, словно испугалась, что заняла чужое место, и её отсюда выгонят. Постепенно успокоилась и задремала.

Старушка никогда ни о чём не просила, ни на что не жаловалась; при сильных болях не стонала, а только закатывала глаза, губы её чернели, а пальцы рук судорожно сжимали одеяло. Прибегала сестра, делала укол, и старушка так же тихо и незаметно засыпала. Она таяла на глазах и почти не могла двигаться. По утрам мы умывали её, причёсывали - как могли старались облегчить её страдания. Старушка вместо благодарности извинялась, гладила нам руки, а взгляд умолял простить её за то, что она такая беспомощная и доставляет нам столько хлопот. О себе совсем не рассказывала, а мы оставили все свои неудачные попытки расспросить её.

Всё, чем её угощали, бережно складывала на тумбочку и редко когда пробовала, а в минуты, когда отступала боль, перебирала конфеты и яблоки, украдкой виновато смотрела на нас.

Каждый день, в одно и то же время, к ней приходил Дед. Постучав, входил в палату, здоровался, а затем, с трудом передвигая ноги в серых валенках, подходил к постели жены. Садился на край кровати, брал старушку за руку. Они ласково улыбались друг другу, она прикрывала глаза, а он гладил её руку своей шершавой ладонью. Когда кончались часы приёма, старик вставал и доставал из кармана маленькую пачку дешёвеньких вафель, вручив их старушке, молча и тяжело шёл к двери. "Осторожней на улице, Стёпушка", - всякий раз напутствовала она его. У двери дед ещё раз тяжело вздыхал, прощался со всеми и закрывал за собой дверь.

Старушка бережно подносила пачку вафель к лицу, нюхала их, бережно открывала и начинала осторожно есть, прикрывая глаза от удовольствия. Она называла их очень нежно "вахельки". Остатки прятала под подушку, время от времени нащупывала их рукой, проверяя, на месте ли они, и счастливо улыбалась.

Этот ритуал повторялся каждый день, и мы все к нему привыкли. В тот день старушка сама сумела сесть и даже попыталась самостоятельно причесаться, но у неё ничего не получилось, слишком слабы были руки. Во время утреннего обхода она схватила врача за полу халата и, просяще заглядывая в глаза, страстно зашептала: "Доктор, я знаю, что я всё равно умру. А нельзя ли мне ещё немножко пожить? Мы со стариком только недавно стали есть вахельки. Так хочется ещё хоть чуть-чуть вахелек поесть. Доктор, можно ещё немножко..." В наступившей напряжённой тишине врач что-то говорил, успокаивал. Когда он вышел, на лице старушки появилась счастливая уверенность. "Стёпушка придёт, вахельки принесёт", - с этими словами она уснула.

К обеду так же тихо, во сне, умерла. Мы даже не сразу заметили это. Вечером в палату вошёл дед, поздоровавшись, привычно направился к постели. Подойдя, замер, увидев пустую кровать, повернулся. Он смотрел на нас по-детски испуганно и жалобно, словно не понимая, что произошло, и верить в это не хотел. Не произнеся ни слова, сел на своё прежнее место. Мы стояли за его спиной и молча плакали. Старик всё сидел, низко опустив голову, забыв обо всём на свете. А на кровати старушки лежала маленькая пачка вафель за 14 копеек.

Ольга Марцинкевич